waving my wild tail, walking by my wild lone
я поняла, что этот текст у меня с собой на флешке, ура!
вот, оно ... warning - очень много букв!
фоток безумно много, сейчас у меня не хватит времени их все сюда повесить, но постепенно я это сделаю, обещаю!
читать дальше 9 июля 2008 Питер – Одесса
впервые уезжаю из города в этом направлении. Раньше витебский вокзал был разве что объектом архитектуры – в художественной школе мы его рисовали…
Проезжаю на поезде вдоль витебского проспекта – родного, знакомого каждым изгибом и каждым канализационным люком (до «воздушки» ехать в правом ряду, после – в левый, чтобы ввалившийся в асфальт люков было поменьше)- странно. Мимо бывшего дома, оставив на вокзале бывшего мужа и маму. Эта парочка меня беспокоит – каким образом он сумел так втереться в доверие, каким образом она с ним общается – какие он находит для нее слова? Впрочем, на данный момент муж оказался на вокзале из сугубо практических соображений: я уезжаю на две недели, мне, следовательно, две недели не будет нужна машина, а он хочет попасть на рыбалку. Меня расклад устраивает, гораздо больше, чем я готова признаться: мне машину некуда на две недели деть: гаража у меня нет, а парковка в бизнес центре, на которую я рассчитывала, недоступна - я больше там не работаю. В итоге, сделав вид, что делаю ему одолжение, я вручаю мужу ключи с тремя условиями: проводить меня и встретить в шесть утра в субботу, полный бак и поменять салонный фильтр. С последним легко справлюсь сама, но пусть … полезно.
Я не люблю поезда. Терпеть не могу вынужденное безделье. Сама могу убить хоть целый день, не делая ничего, но это когда знаю, что в любой момент могу куда-то пойти, что-то сделать полезное или интересное. Бездарное убийство времени ненавижу. Книжка кончается раньше чем Белорусь.
На соседней верхней полке молодой человек вторые сутки читает журнал страниц в 20 толщиной, с картинками, похоже, про компьютерные игры.
Я гнездуюсь на своей верхней полке – счастье – бо никто на меня не смотрит, я не обязана принимать участие в беседах, меня вообще почти нет – с тетрадкой и карандашом. Пишу путевые заметки, кусочками то один, то другой роман, что вспомнится, что придет в голову.
В Орше от нас отцепляют два красивых берлинских вагона, а я покупаю у бабушки стакан вкуснейшей сладкой клубники. У проводников можно купить пакетик растворимого нескафе – чтоб было отдаленно похоже на кофе таких надо три. Смягчить паскудный вкус помогает капля Талискера с острова Скай, из фляжки, которую мне выдал в дорогу заботливый ЧингисХан.
Утром, под стук колес у опущенного окна в коридоре, в нос тянет черный дым выгорающей солярки – вагон № 15 по счету первый за тепловозом, за окном мелькает поля с подсолнухами – меня охватывает с трудом поддающееся описанию ощущение – свобода. Я свободна сегодня, в этом месяце, в данный исторический момент – у меня нет работы, нет денег, нет мужа и жилья. В сущности, я могу делать все что хочу. Я могу – теоретически - остаться в монастыре, я могу поехать работать – только позовите - хоть в Африку, хоть на Камчатку. Странное ощущение. Приятно кружит голову, как французское шампанское.
Не поэтом ли я – не совсем понимая что делаю и зачем – завязала таки узелок, уезжая, привязала себя к какому-т о делу: оплатила курсы на повешение квалификации – на категорию Д.
Украина
- вот отсюда, - машет рукой куда-то вправо, говорит Генка, монастырский шофер, - еще килОметров двадцать – все дурилинские земли, твои, слышь?
Я всегда любила сюжеты про изгнанных королей, про опальных министров, про потерянные короны, сломанные мечи … С мрачным упоением придумывала истории об осколках древних славных родов. Теперь я сама попала именно в такую сказку. Я сижу на коврике, на холодном полу в храме, который построили мои предки, мокрой тряпкой бережно оттираю пыль с осколков фаянсового, безумной красоты иконостаса. Кусочки мейсенского фаянса до сих находят в монастырском огороде, их выплескивает на берег Ингул, их приносят, пыльные, завернутые в старые газеты – жители окрестных сел, те, чьи предки разоряли храм, хранили в нем зерно, ездили на тракторах по кафельной плитке, отбивали кусочки иконостаса - «на память»?! – не могу представить себе зачем от целой красоты отковыривать что-то … не понять мне, несут: «вот, возьмите, ведь это, наверное,ваше..»
Земли – пять тысяч десятин на берегу Ингула – купил в шестидесятых годах 19 века Екатеринославский купец Исидор Харлмапиевич Дурилин, основал село, которое назвал в честь жены – Пелагеевкой. Дурилин занимался овцеводством, коневодством, разрабатывал гранитные карьеры, известняки, глину, железную руду. Основал собственное металлообрабатывающее производство.
Шестидесятые годы 19 века – это отмена крепостного права. Непростое время, но вот что удивительно – не сохранилось в памяти народной ни одного недоброго слова о помещике Дурилине.
Только жену не уберег. Точно неизвестно что случилось: одни говорят, что утонула в Ингуле, другие, что умерла родами. Но после смерти Пелагеи Дурилин уезжает с Ингула, на Херсонщину. И там снова уходит с головой в бизнес: строит переправу через Днепр, рыбный и лесопильный завод.
В Пелагевке остались сыновья – Михаил и Андрей. Всего детей было четверо, еще Александр, и младший – Василий.
Исидор Дурилин умер в 1896 году и завещал сыновьям построить в честь матери храм. Завещание сыновья выполнили, но этим не ограничились. Второй храм они возвели на Херсонщине, в честь отца. Он не сохранился. Разрушен в 1940м.
В том же 1896 году приступили к строительству. В Пелагеевке тогда постоянно жил вышедший в отставку военный инженер Андрей Дурилин. Именно он руководил работами. Архитектор был приглашен из Германии, имя его неизвестно, в народе называли почему-то Консулом. Приказчик – выходец из французов. Его бабушка была няней при малолетних Дурилиных, когда умерла их мать.
После революции храм пытались разобрать. Не вышло. Еще бы: в известковый раствор добавляли яйца, которые возами привозили на стройку. Год клали фундамент. Год дали ему отстояться. Кирпичи обжигали на собственных кирпичных заводах. Клали не более шести рядов кирпича в день. Гранит брали на реке Громоклее, неподалеку от села Воссиятское, там, в отличие от Ингула, гранит не попадал при паводке в воду, был выпечен солнцем.
Изразцовый иконостас был заказан тоже в Германии, в знаменитом Мейсене. Кованые решетки, купола, колокола, кресты – все было сделано на собственном металлическом заводе. Кресты – особенные. В них были сделаны дубовые вставки, в которых стояли зеркала. Сейчас почти все кресты восстановлены. В них не только солнце отражается, купола сверкают даже в лунную ночь.
Храм трехпрестольный, освещен был в 1904 году. Главный престол - в честь Архистратига Михаила, правый – святого мученика Андрея Стратилата, левый – преподобной мученицы Пелагеи.
По выписке из «Епархиальных новостей» за 1917 год, прихожан всего 1409, из шести окрестных сел.
Вокруг церкви высадили деревья, двор вымостили кирпичом. Построили дом для священника. Рядом с храмом Дурилины открыли и школу, известно, что впервые там сели за парту 72 ученика.
Андрей Дурилин до открытия храма не дожил два года, братья похоронили его в том же склепе под алтарем, куда перенесли останки матери. Позже, в 1913, там же поставили гроб с телом Михаила.
(Андрей умер от туберкулеза, и позже братья основали одну из первых в стране кумысолечебниц для больных туберкулезом, Андреевский санаторий в Аксеново. Пригласили врача из столицы, фамилия его была Рубель. В 1970х годах, в Ленинграде, семья полковника Николая Дурилина совершила квартирный обмен, и вселилась – ничего не зная ни о санатории, ни о истории своей семьи - в квартиру дочерей доктора Рубеля на Захарьевской (Каляева) улице. В Андреевском санатории лечился Чехов, он рассказывает об этом в письмах). Такие странные завитки судьбы…
В 1929 году трое неизвестных в военной форме разорили склеп, выбросили прах Дурилиных из гробов, кости и черепа долго белели на дворе, пока их не собрал местный крестьянин. Дмитрий Остапенко завернул кости в холстину и похоронил. На него донесли, он был осужден и погиб на лесоповале.
Когда при храме в 1994 году открыли женский монастырь, захоронение нашли. Экскаватор задел ковшом.
Дурилинский храм пытались разобрать, с него сняли 11 крестов, только с колокольни не удалось, ограду разобрали и увезли, выбили окна с витражами, разбили иконостас.
Наверное, если бы деда отправили служить после окончания военно-морской академии в город Николаев, как было изначально задумано…. не видать бы ему ни самонаводящихся ракет с подводным стартом, ни полковничьих звезд. Уж больно фамилия Дурилин в этих местах знаменитая.
То, что дедова семья не своей волей оказалась перед войной в Казахстане, было понятно. Родился он в селе Воссиятском, Новобугского района Николаевской области. Скорее всего, в родном храме был крещен. А потом его отец – сын одного из детей Исидора – Георгий Васильевич, оказался с женой и сыном Николаем сначала на Урале, работал там взрывником на шахте, потом в Казахстане. Мама не рассказывала Николаю о семье ничего. Только ложки сохранились – четыре чайные ложки с инициалами. И несколько фотографий, о людях на которых мы ничего не знали, кроме имен. Дед знал, что его отец из Украины, что то ли дед и бабка, то ли прадед и прабабка были Исидор и Пелагея.
Я честно не знаю, что меня дернуло набить дедову фамилию в поисковом окне яндекса. Наверное, разговор с родственниками на даче про бабушкину линию. Там тоже не то чтобы все ясно, но, по крайней мере, без таких уж черных дыр. Я хорошо помню этот жаркий день в вагончике (я работала на стройке в 2006м), мой бельгиец шеф завис на пороге нашего вагончика с главный технологом, похожим на Сарумана татарином, англоговорящим, так что моя помощь не требуется… я пробежалась по списку: сайты о ракетостроении, ветеранские списки и – статья под названием «Чудо в степи», статья про празднование столетия освящения Пелагеевского храма в степи на берегу Ингула.
Шеф спросил что это со мной такое. Наверное, у меня были очень безумные глаза, когда я в десятый раз перечитывала распечатку. Все сошлось, щелкнуло, как ключ в замке: Воссиятское, Дурилины, Исидор и Пелагея.
В статье было сказано, что теперь там женский монастырь. Мы написали туда, я указала свой телефон для связи.
В сентябре, в субботу – я гладила мужнины рубашки – звонит телефон. Красивый молодой голос: «Это матушка Серафима, из Пелагеевки…»
вот, оно ... warning - очень много букв!
фоток безумно много, сейчас у меня не хватит времени их все сюда повесить, но постепенно я это сделаю, обещаю!
читать дальше 9 июля 2008 Питер – Одесса
впервые уезжаю из города в этом направлении. Раньше витебский вокзал был разве что объектом архитектуры – в художественной школе мы его рисовали…
Проезжаю на поезде вдоль витебского проспекта – родного, знакомого каждым изгибом и каждым канализационным люком (до «воздушки» ехать в правом ряду, после – в левый, чтобы ввалившийся в асфальт люков было поменьше)- странно. Мимо бывшего дома, оставив на вокзале бывшего мужа и маму. Эта парочка меня беспокоит – каким образом он сумел так втереться в доверие, каким образом она с ним общается – какие он находит для нее слова? Впрочем, на данный момент муж оказался на вокзале из сугубо практических соображений: я уезжаю на две недели, мне, следовательно, две недели не будет нужна машина, а он хочет попасть на рыбалку. Меня расклад устраивает, гораздо больше, чем я готова признаться: мне машину некуда на две недели деть: гаража у меня нет, а парковка в бизнес центре, на которую я рассчитывала, недоступна - я больше там не работаю. В итоге, сделав вид, что делаю ему одолжение, я вручаю мужу ключи с тремя условиями: проводить меня и встретить в шесть утра в субботу, полный бак и поменять салонный фильтр. С последним легко справлюсь сама, но пусть … полезно.
Я не люблю поезда. Терпеть не могу вынужденное безделье. Сама могу убить хоть целый день, не делая ничего, но это когда знаю, что в любой момент могу куда-то пойти, что-то сделать полезное или интересное. Бездарное убийство времени ненавижу. Книжка кончается раньше чем Белорусь.
На соседней верхней полке молодой человек вторые сутки читает журнал страниц в 20 толщиной, с картинками, похоже, про компьютерные игры.
Я гнездуюсь на своей верхней полке – счастье – бо никто на меня не смотрит, я не обязана принимать участие в беседах, меня вообще почти нет – с тетрадкой и карандашом. Пишу путевые заметки, кусочками то один, то другой роман, что вспомнится, что придет в голову.
В Орше от нас отцепляют два красивых берлинских вагона, а я покупаю у бабушки стакан вкуснейшей сладкой клубники. У проводников можно купить пакетик растворимого нескафе – чтоб было отдаленно похоже на кофе таких надо три. Смягчить паскудный вкус помогает капля Талискера с острова Скай, из фляжки, которую мне выдал в дорогу заботливый ЧингисХан.
Утром, под стук колес у опущенного окна в коридоре, в нос тянет черный дым выгорающей солярки – вагон № 15 по счету первый за тепловозом, за окном мелькает поля с подсолнухами – меня охватывает с трудом поддающееся описанию ощущение – свобода. Я свободна сегодня, в этом месяце, в данный исторический момент – у меня нет работы, нет денег, нет мужа и жилья. В сущности, я могу делать все что хочу. Я могу – теоретически - остаться в монастыре, я могу поехать работать – только позовите - хоть в Африку, хоть на Камчатку. Странное ощущение. Приятно кружит голову, как французское шампанское.
Не поэтом ли я – не совсем понимая что делаю и зачем – завязала таки узелок, уезжая, привязала себя к какому-т о делу: оплатила курсы на повешение квалификации – на категорию Д.
Украина
- вот отсюда, - машет рукой куда-то вправо, говорит Генка, монастырский шофер, - еще килОметров двадцать – все дурилинские земли, твои, слышь?
Я всегда любила сюжеты про изгнанных королей, про опальных министров, про потерянные короны, сломанные мечи … С мрачным упоением придумывала истории об осколках древних славных родов. Теперь я сама попала именно в такую сказку. Я сижу на коврике, на холодном полу в храме, который построили мои предки, мокрой тряпкой бережно оттираю пыль с осколков фаянсового, безумной красоты иконостаса. Кусочки мейсенского фаянса до сих находят в монастырском огороде, их выплескивает на берег Ингул, их приносят, пыльные, завернутые в старые газеты – жители окрестных сел, те, чьи предки разоряли храм, хранили в нем зерно, ездили на тракторах по кафельной плитке, отбивали кусочки иконостаса - «на память»?! – не могу представить себе зачем от целой красоты отковыривать что-то … не понять мне, несут: «вот, возьмите, ведь это, наверное,ваше..»
Земли – пять тысяч десятин на берегу Ингула – купил в шестидесятых годах 19 века Екатеринославский купец Исидор Харлмапиевич Дурилин, основал село, которое назвал в честь жены – Пелагеевкой. Дурилин занимался овцеводством, коневодством, разрабатывал гранитные карьеры, известняки, глину, железную руду. Основал собственное металлообрабатывающее производство.
Шестидесятые годы 19 века – это отмена крепостного права. Непростое время, но вот что удивительно – не сохранилось в памяти народной ни одного недоброго слова о помещике Дурилине.
Только жену не уберег. Точно неизвестно что случилось: одни говорят, что утонула в Ингуле, другие, что умерла родами. Но после смерти Пелагеи Дурилин уезжает с Ингула, на Херсонщину. И там снова уходит с головой в бизнес: строит переправу через Днепр, рыбный и лесопильный завод.
В Пелагевке остались сыновья – Михаил и Андрей. Всего детей было четверо, еще Александр, и младший – Василий.
Исидор Дурилин умер в 1896 году и завещал сыновьям построить в честь матери храм. Завещание сыновья выполнили, но этим не ограничились. Второй храм они возвели на Херсонщине, в честь отца. Он не сохранился. Разрушен в 1940м.
В том же 1896 году приступили к строительству. В Пелагеевке тогда постоянно жил вышедший в отставку военный инженер Андрей Дурилин. Именно он руководил работами. Архитектор был приглашен из Германии, имя его неизвестно, в народе называли почему-то Консулом. Приказчик – выходец из французов. Его бабушка была няней при малолетних Дурилиных, когда умерла их мать.
После революции храм пытались разобрать. Не вышло. Еще бы: в известковый раствор добавляли яйца, которые возами привозили на стройку. Год клали фундамент. Год дали ему отстояться. Кирпичи обжигали на собственных кирпичных заводах. Клали не более шести рядов кирпича в день. Гранит брали на реке Громоклее, неподалеку от села Воссиятское, там, в отличие от Ингула, гранит не попадал при паводке в воду, был выпечен солнцем.
Изразцовый иконостас был заказан тоже в Германии, в знаменитом Мейсене. Кованые решетки, купола, колокола, кресты – все было сделано на собственном металлическом заводе. Кресты – особенные. В них были сделаны дубовые вставки, в которых стояли зеркала. Сейчас почти все кресты восстановлены. В них не только солнце отражается, купола сверкают даже в лунную ночь.
Храм трехпрестольный, освещен был в 1904 году. Главный престол - в честь Архистратига Михаила, правый – святого мученика Андрея Стратилата, левый – преподобной мученицы Пелагеи.
По выписке из «Епархиальных новостей» за 1917 год, прихожан всего 1409, из шести окрестных сел.
Вокруг церкви высадили деревья, двор вымостили кирпичом. Построили дом для священника. Рядом с храмом Дурилины открыли и школу, известно, что впервые там сели за парту 72 ученика.
Андрей Дурилин до открытия храма не дожил два года, братья похоронили его в том же склепе под алтарем, куда перенесли останки матери. Позже, в 1913, там же поставили гроб с телом Михаила.
(Андрей умер от туберкулеза, и позже братья основали одну из первых в стране кумысолечебниц для больных туберкулезом, Андреевский санаторий в Аксеново. Пригласили врача из столицы, фамилия его была Рубель. В 1970х годах, в Ленинграде, семья полковника Николая Дурилина совершила квартирный обмен, и вселилась – ничего не зная ни о санатории, ни о истории своей семьи - в квартиру дочерей доктора Рубеля на Захарьевской (Каляева) улице. В Андреевском санатории лечился Чехов, он рассказывает об этом в письмах). Такие странные завитки судьбы…
В 1929 году трое неизвестных в военной форме разорили склеп, выбросили прах Дурилиных из гробов, кости и черепа долго белели на дворе, пока их не собрал местный крестьянин. Дмитрий Остапенко завернул кости в холстину и похоронил. На него донесли, он был осужден и погиб на лесоповале.
Когда при храме в 1994 году открыли женский монастырь, захоронение нашли. Экскаватор задел ковшом.
Дурилинский храм пытались разобрать, с него сняли 11 крестов, только с колокольни не удалось, ограду разобрали и увезли, выбили окна с витражами, разбили иконостас.
Наверное, если бы деда отправили служить после окончания военно-морской академии в город Николаев, как было изначально задумано…. не видать бы ему ни самонаводящихся ракет с подводным стартом, ни полковничьих звезд. Уж больно фамилия Дурилин в этих местах знаменитая.
То, что дедова семья не своей волей оказалась перед войной в Казахстане, было понятно. Родился он в селе Воссиятском, Новобугского района Николаевской области. Скорее всего, в родном храме был крещен. А потом его отец – сын одного из детей Исидора – Георгий Васильевич, оказался с женой и сыном Николаем сначала на Урале, работал там взрывником на шахте, потом в Казахстане. Мама не рассказывала Николаю о семье ничего. Только ложки сохранились – четыре чайные ложки с инициалами. И несколько фотографий, о людях на которых мы ничего не знали, кроме имен. Дед знал, что его отец из Украины, что то ли дед и бабка, то ли прадед и прабабка были Исидор и Пелагея.
Я честно не знаю, что меня дернуло набить дедову фамилию в поисковом окне яндекса. Наверное, разговор с родственниками на даче про бабушкину линию. Там тоже не то чтобы все ясно, но, по крайней мере, без таких уж черных дыр. Я хорошо помню этот жаркий день в вагончике (я работала на стройке в 2006м), мой бельгиец шеф завис на пороге нашего вагончика с главный технологом, похожим на Сарумана татарином, англоговорящим, так что моя помощь не требуется… я пробежалась по списку: сайты о ракетостроении, ветеранские списки и – статья под названием «Чудо в степи», статья про празднование столетия освящения Пелагеевского храма в степи на берегу Ингула.
Шеф спросил что это со мной такое. Наверное, у меня были очень безумные глаза, когда я в десятый раз перечитывала распечатку. Все сошлось, щелкнуло, как ключ в замке: Воссиятское, Дурилины, Исидор и Пелагея.
В статье было сказано, что теперь там женский монастырь. Мы написали туда, я указала свой телефон для связи.
В сентябре, в субботу – я гладила мужнины рубашки – звонит телефон. Красивый молодой голос: «Это матушка Серафима, из Пелагеевки…»
радуга над Ингулом и над нашим храмом
внутри все в лесах, пока полноценный ремонт (но еще не реставрация) просто побелка и приведение в поряклок стен и сводов, началась столько в левом, Пелагеевском приделе
иконы висят прямо на лесах, зато олснечный свет проникает вот такими вот объемными лучами)
лестница на колокольню, та часть, которая сохранилась. сделано на собственном заводе
на стенах были фрески, но потом в храме хранили зерно, метали его внутрь какой-то машиной...результат очевиден
колокольня
вечерний крестный ход. здесь, ксатит, хорого видно, что над входом было крыльцо ...
просто картинки выкладывать мне нормальный интернет нужен)))