слушайте, а давайте я вам расскажу таки про украину?

[neko-no-monogatari]

я поняла, что этот текст у меня с собой на флешке, ура!
вот, оно ... warning - очень много букв!
фоток безумно много, сейчас у меня не хватит времени их все сюда повесить, но постепенно я это сделаю, обещаю!
9 июля 2008 Питер – Одесса

впервые уезжаю из города в этом направлении. Раньше витебский вокзал был разве что объектом архитектуры – в художественной школе мы его рисовали…
Проезжаю на поезде вдоль витебского проспекта – родного, знакомого каждым изгибом и каждым канализационным люком (до «воздушки» ехать в правом ряду, после – в левый, чтобы ввалившийся в асфальт люков было поменьше)- странно. Мимо бывшего дома, оставив на вокзале бывшего мужа и маму. Эта парочка меня беспокоит – каким образом он сумел так втереться в доверие, каким образом она с ним общается – какие он находит для нее слова? Впрочем, на данный момент муж оказался на вокзале из сугубо практических соображений: я уезжаю на две недели, мне, следовательно, две недели не будет нужна машина, а он хочет попасть на рыбалку. Меня расклад устраивает, гораздо больше, чем я готова признаться: мне машину некуда на две недели деть: гаража у меня нет, а парковка в бизнес центре, на которую я рассчитывала, недоступна - я больше там не работаю. В итоге, сделав вид, что делаю ему одолжение, я вручаю мужу ключи с тремя условиями: проводить меня и встретить в шесть утра в субботу, полный бак и поменять салонный фильтр. С последним легко справлюсь сама, но пусть … полезно.
Я не люблю поезда. Терпеть не могу вынужденное безделье. Сама могу убить хоть целый день, не делая ничего, но это когда знаю, что в любой момент могу куда-то пойти, что-то сделать полезное или интересное. Бездарное убийство времени ненавижу. Книжка кончается раньше чем Белорусь.
На соседней верхней полке молодой человек вторые сутки читает журнал страниц в 20 толщиной, с картинками, похоже, про компьютерные игры.
Я гнездуюсь на своей верхней полке – счастье – бо никто на меня не смотрит, я не обязана принимать участие в беседах, меня вообще почти нет – с тетрадкой и карандашом. Пишу путевые заметки, кусочками то один, то другой роман, что вспомнится, что придет в голову.
В Орше от нас отцепляют два красивых берлинских вагона, а я покупаю у бабушки стакан вкуснейшей сладкой клубники. У проводников можно купить пакетик растворимого нескафе – чтоб было отдаленно похоже на кофе таких надо три. Смягчить паскудный вкус помогает капля Талискера с острова Скай, из фляжки, которую мне выдал в дорогу заботливый ЧингисХан.
Утром, под стук колес у опущенного окна в коридоре, в нос тянет черный дым выгорающей солярки – вагон № 15 по счету первый за тепловозом, за окном мелькает поля с подсолнухами – меня охватывает с трудом поддающееся описанию ощущение – свобода. Я свободна сегодня, в этом месяце, в данный исторический момент – у меня нет работы, нет денег, нет мужа и жилья. В сущности, я могу делать все что хочу. Я могу – теоретически - остаться в монастыре, я могу поехать работать – только позовите - хоть в Африку, хоть на Камчатку. Странное ощущение. Приятно кружит голову, как французское шампанское.
Не поэтом ли я – не совсем понимая что делаю и зачем – завязала таки узелок, уезжая, привязала себя к какому-т о делу: оплатила курсы на повешение квалификации – на категорию Д.

Украина

- вот отсюда, - машет рукой куда-то вправо, говорит Генка, монастырский шофер, - еще килОметров двадцать – все дурилинские земли, твои, слышь?
Я всегда любила сюжеты про изгнанных королей, про опальных министров, про потерянные короны, сломанные мечи … С мрачным упоением придумывала истории об осколках древних славных родов. Теперь я сама попала именно в такую сказку. Я сижу на коврике, на холодном полу в храме, который построили мои предки, мокрой тряпкой бережно оттираю пыль с осколков фаянсового, безумной красоты иконостаса. Кусочки мейсенского фаянса до сих находят в монастырском огороде, их выплескивает на берег Ингул, их приносят, пыльные, завернутые в старые газеты – жители окрестных сел, те, чьи предки разоряли храм, хранили в нем зерно, ездили на тракторах по кафельной плитке, отбивали кусочки иконостаса - «на память»?! – не могу представить себе зачем от целой красоты отковыривать что-то … не понять мне, несут: «вот, возьмите, ведь это, наверное,ваше..»
Земли – пять тысяч десятин на берегу Ингула – купил в шестидесятых годах 19 века Екатеринославский купец Исидор Харлмапиевич Дурилин, основал село, которое назвал в честь жены – Пелагеевкой. Дурилин занимался овцеводством, коневодством, разрабатывал гранитные карьеры, известняки, глину, железную руду. Основал собственное металлообрабатывающее производство.
Шестидесятые годы 19 века – это отмена крепостного права. Непростое время, но вот что удивительно – не сохранилось в памяти народной ни одного недоброго слова о помещике Дурилине.
Только жену не уберег. Точно неизвестно что случилось: одни говорят, что утонула в Ингуле, другие, что умерла родами. Но после смерти Пелагеи Дурилин уезжает с Ингула, на Херсонщину. И там снова уходит с головой в бизнес: строит переправу через Днепр, рыбный и лесопильный завод.
В Пелагевке остались сыновья – Михаил и Андрей. Всего детей было четверо, еще Александр, и младший – Василий.
Исидор Дурилин умер в 1896 году и завещал сыновьям построить в честь матери храм. Завещание сыновья выполнили, но этим не ограничились. Второй храм они возвели на Херсонщине, в честь отца. Он не сохранился. Разрушен в 1940м.
В том же 1896 году приступили к строительству. В Пелагеевке тогда постоянно жил вышедший в отставку военный инженер Андрей Дурилин. Именно он руководил работами. Архитектор был приглашен из Германии, имя его неизвестно, в народе называли почему-то Консулом. Приказчик – выходец из французов. Его бабушка была няней при малолетних Дурилиных, когда умерла их мать.
После революции храм пытались разобрать. Не вышло. Еще бы: в известковый раствор добавляли яйца, которые возами привозили на стройку. Год клали фундамент. Год дали ему отстояться. Кирпичи обжигали на собственных кирпичных заводах. Клали не более шести рядов кирпича в день. Гранит брали на реке Громоклее, неподалеку от села Воссиятское, там, в отличие от Ингула, гранит не попадал при паводке в воду, был выпечен солнцем.
Изразцовый иконостас был заказан тоже в Германии, в знаменитом Мейсене. Кованые решетки, купола, колокола, кресты – все было сделано на собственном металлическом заводе. Кресты – особенные. В них были сделаны дубовые вставки, в которых стояли зеркала. Сейчас почти все кресты восстановлены. В них не только солнце отражается, купола сверкают даже в лунную ночь.
Храм трехпрестольный, освещен был в 1904 году. Главный престол - в честь Архистратига Михаила, правый – святого мученика Андрея Стратилата, левый – преподобной мученицы Пелагеи.
По выписке из «Епархиальных новостей» за 1917 год, прихожан всего 1409, из шести окрестных сел.
Вокруг церкви высадили деревья, двор вымостили кирпичом. Построили дом для священника. Рядом с храмом Дурилины открыли и школу, известно, что впервые там сели за парту 72 ученика.
Андрей Дурилин до открытия храма не дожил два года, братья похоронили его в том же склепе под алтарем, куда перенесли останки матери. Позже, в 1913, там же поставили гроб с телом Михаила.
(Андрей умер от туберкулеза, и позже братья основали одну из первых в стране кумысолечебниц для больных туберкулезом, Андреевский санаторий в Аксеново. Пригласили врача из столицы, фамилия его была Рубель. В 1970х годах, в Ленинграде, семья полковника Николая Дурилина совершила квартирный обмен, и вселилась – ничего не зная ни о санатории, ни о истории своей семьи - в квартиру дочерей доктора Рубеля на Захарьевской (Каляева) улице. В Андреевском санатории лечился Чехов, он рассказывает об этом в письмах). Такие странные завитки судьбы…
В 1929 году трое неизвестных в военной форме разорили склеп, выбросили прах Дурилиных из гробов, кости и черепа долго белели на дворе, пока их не собрал местный крестьянин. Дмитрий Остапенко завернул кости в холстину и похоронил. На него донесли, он был осужден и погиб на лесоповале.
Когда при храме в 1994 году открыли женский монастырь, захоронение нашли. Экскаватор задел ковшом.
Дурилинский храм пытались разобрать, с него сняли 11 крестов, только с колокольни не удалось, ограду разобрали и увезли, выбили окна с витражами, разбили иконостас.
Наверное, если бы деда отправили служить после окончания военно-морской академии в город Николаев, как было изначально задумано…. не видать бы ему ни самонаводящихся ракет с подводным стартом, ни полковничьих звезд. Уж больно фамилия Дурилин в этих местах знаменитая.
То, что дедова семья не своей волей оказалась перед войной в Казахстане, было понятно. Родился он в селе Воссиятском, Новобугского района Николаевской области. Скорее всего, в родном храме был крещен. А потом его отец – сын одного из детей Исидора – Георгий Васильевич, оказался с женой и сыном Николаем сначала на Урале, работал там взрывником на шахте, потом в Казахстане. Мама не рассказывала Николаю о семье ничего. Только ложки сохранились – четыре чайные ложки с инициалами. И несколько фотографий, о людях на которых мы ничего не знали, кроме имен. Дед знал, что его отец из Украины, что то ли дед и бабка, то ли прадед и прабабка были Исидор и Пелагея.
Я честно не знаю, что меня дернуло набить дедову фамилию в поисковом окне яндекса. Наверное, разговор с родственниками на даче про бабушкину линию. Там тоже не то чтобы все ясно, но, по крайней мере, без таких уж черных дыр. Я хорошо помню этот жаркий день в вагончике (я работала на стройке в 2006м), мой бельгиец шеф завис на пороге нашего вагончика с главный технологом, похожим на Сарумана татарином, англоговорящим, так что моя помощь не требуется… я пробежалась по списку: сайты о ракетостроении, ветеранские списки и – статья под названием «Чудо в степи», статья про празднование столетия освящения Пелагеевского храма в степи на берегу Ингула.
Шеф спросил что это со мной такое. Наверное, у меня были очень безумные глаза, когда я в десятый раз перечитывала распечатку. Все сошлось, щелкнуло, как ключ в замке: Воссиятское, Дурилины, Исидор и Пелагея.
В статье было сказано, что теперь там женский монастырь. Мы написали туда, я указала свой телефон для связи.
В сентябре, в субботу – я гладила мужнины рубашки – звонит телефон. Красивый молодой голос: «Это матушка Серафима, из Пелагеевки…»