много букф))) про дачку мою ))
читать дальше Странно было бы не любить город, в котором прошли лучшие месяцы детства, лучшие – потому что без школы )))
Но я его, были времена – ненавидела.
Нормально, наверное. Особенно лет в 13-14, когда дача, куда тебя отправляют сразу после школы, не дав глотнуть свободы в обществе подруг, кажется темницей, из которой не спасет никакой рыцарь в сверкающих доспехах, потому что все рыцари выдуманы, и ты это отлично осознаешь, уже тогда, и остается только писать письма – таким же узницам грядок и грязной посуды, в Тулу и в Боровно, письма, в которых настоящие имена только на конвертах, в внутри признания в любви и мелкие житейские переживания героев звездных дорог и американских гангстеров…
Дача в 460ти километров от дома была сколько я себя помню. Покупали, собственно, из-за меня и сестер: чтобы дети были на свежем воздухе. Двоюродная сестра моей бабушки внушила ей, что лучшего места на свете нет, чем родные – ну почти – места семьи. По бабушкиной линии мы с Новгородчины. Жила там была весьма состоятельная крестьянская семья со своим хутором и с одиннадцатью (только выжившими) детьми. От хутора в селе Устюцком осталось несколько камушков фундамента, спасибо бабушке Тамаре, за год до смерти показавшей мне место.
Съемной дачи в Сестрорецке я не помню. Темную, крошечную, утонувшую по самые окна в земле избу – помню в мельчайших деталях. Помню окна со ставнями, печь, занимавшую большую часть избы, настоящую, как в русской народной сказке. А еще там был чердак, попасть на который можно было по шаткой приставной лестнице из чулана. В чулан меня запирала бабушка, в наказанье за плохое поведение. Не знаю уж, какого педагогического эффекта она хотела достичь, но достигала обратного. В чулане было вовсе не страшно, и безумно интересно. На чердак залезать было строжайше запрещено, но я все равно залезала.
На чердаке хранились удивительные вещи, которые потом все же, пусть и частично, перекочевали на чердак нового дома. Дед не смог расстаться с руководством по использованию пулемета «максим». А вот коробочка с гильзами пропала.
Еще при доме был гараж, в котором у прошлых хозяев догнивал то ли «москвич», то ли «победа», не помню уже. И был «козлятник», маленький, темный и вонючий сарайчик, с крыши которого даже я не боялась прыгать. Вообще-то я была ребенком осторожным, а высоты по сей день боюсь.
На стене в комнате прабабушки висело медное распятие. То самое, у которого остановился когда-то черный след тлеющей проводки и пожар таки не случился, пока мы спали. Когда избу разбирали, деду не пришло в голову распятие снять. Избу разобрали, частично спалили, частично распилили на дрова, частично использовали в новом доме. Распятие нашлось лет через десять, мама полола клубнику и вытащила его из земли.
В старой избе было так тесно, что бабушка спала на кухне, на каком-то топчане, с ногами под кухонным столом. А семья была большая, собиралось иногда человек двенадцать. Вот и взялись за новый дом. Та еще была эпопея. Сейчас дед уверен, что се надо было делать не так, но что он тогда понимал в строительстве деревянных домов? Он и бабушка – один доктор и один кандидат технических наук, спецы по самонаводящимся ракетам?
Избу, которая, кажется, служила библиотекой, купили, пометили венцы, разобрали и привезли из соседнего села. Собрали не совсем правильно, поэтому сейчас дом неумолимо оседает на сторону.
В Пестово меня записывают во взрослую библиотеку по бабушкиному паспорту, потому что в детской мне больше нечего читать. Только там, в глуши и тишине, можно прочитать «Гэндзи моногатари» и «Повесть о доме Тайра», только там у меня получается писать нечто вроде дневника – в городе некогда и настроение не то. В Пестово по другому течет время. Вернее, мне кажется, оно там приостанавливается на три летних месяца.
В Пестово я врастаю корнями в землю, особенно – оставаясь за хозяйку. Вечно в фартуке, в бабушкиной вязаной жилетке, сырым промозглым августом я варю яблочный джем и мариную огурцы по местному рецепту – с красной смородиной и водкой – и ловлю плохо передаваемый словами кайф от тяжести связки ключей в кармане. Это моя земля.
В Пестово если я пишу, то нечто странное, что до сих пор не знаю куда вставить и что вообще с этим делать
Она живет на своей земле, там, где в чаше лесов тысячелетние ели укрывают от стрел охотников медвежат и лис, там, где в толще торфяников спят вечным сном витязи, в латах покрытых узорами из черненого серебра.
По ночам в ее окна стучит дождь, и она выходит на крыльцо, накинув на плечи серую шаль из грубой, колючей шерсти. Она открывает дверь и долго говорит с дождем.
Северо-западный ветер, седьмой сын Создателя, ветер – рассказчик, приносит ей вести о мире.
В ясные ночи, они с ветром подолгу сидят на верхней ступеньке крыльца.
В ее доме пахнет сушеными травами и одиночеством.
Она замешивает тесто, когда синицы сообщают ей о замерзающем в чаще голодном путнике. Она знает, что он придет, потому что лес сам выведет всех потерянных и одиноких к ее дому. Они приходят, едят пироги, греются у печки и пьют настойку из виргинской черемухи, которую она делает по осени.
Она раздает свои сокровища. Одному подарит золотое яблочко на серебряном блюдечке, другому – сапоги – скороходы их нежнейшей кожи.
- Спеши, - говорит она, объясняя на рассвете рыцарю с сонными глазами дорогу к его принцессе.
Она подарила ему волшебный меч, и кладет в его рюкзак бутерброды, и жареную курицу, завернутую в фольгу, флягу с настойкой и бутылочку с живой водой – на всякий случай.
Потом они пригласят ее на крестины. И она снова придет с подарками, ведь крестная должна быть феей. Ум и отвагу – сыновьям. Красоту и доброе сердце – дочкам.
Она не бессмертна, но она уже приглядела дому новую хозяйку. Все равно дочку мельника, которая так любит стоять на мосту и смотреть, как бежит внизу вода, никто не возьмет замуж, ведь у нее у нее в глазах серебряный свет звезд и она умеет говорить с дождем.
Пестово – город терпеть не могу до сих пор.
Не понимаю умиления, с которым моя сестра констатирует факт, что Пестово не меняется, и просит сфотографировать ее на фоне газетного киоска. По мне, как была пыль и тоска, так и осталась.
Идеальным летом было то, когда мы с младшей сестрой разделили обязанности по дому таким способом, что у меня вообще не было необходимости высовывать нос за железную дорогу, туда, где начиналась так называемая цивилизации: магазины с мухами и очередями, рынок, Ленин на главной улице, тошнотворные попытки украшательства, люди сами по себе.
Я вылезала за границы своих двенадцати соток только в противоположном направлении – в лес и на реку.
Пестово я люблю ровно от леса до железнодорожного пути.